В среду у Анджея не намечалось никаких особенных занятий. Никакого ликования по поводу праздничного дня принятия Конституции Республики Польши лично он не испытывал, будучи существом немирского склада, что не мешало ему разделять радость прихожан, для которых лишние майские выходные становились отдушиной после тяжелого дня. Дабы не заниматься праздношатанием, органист возился в маленьком саду костела, отгороженном от остального мира высоким забором из прутьев. Работы хватало: требовалось подновить лавки, очистить скульптуры, обрезать кустарники и сухие сучья деревьев. За цветником тоже надо было кому-нибудь присматривать. С учетом того, что община состояла из четырех отцов-кармелитов и приходящих мирян, работающих в канцелярии, да пожилой монахини-францисканки, готовящей нехитрую трапезу для братии, поддерживать храм приходилось собственными силами. Никакого труда Анджей не боялась и даже наоборот – вечно пытался отыскать себе очередное занятие, благо оных хватало. Приняли его здесь вполне тепло, не смотря на постыдную тайну Яновского, разве что приходской настоятель отец Тобиаш сделал солидное внушение, согласно которому если только на территории костела обнаружатся хоть какие-то следы нечестивой деятельности, даже в виде мертвых голубей, Анджею светит такая епитимья, что ввек не отмолит. Как и любое наставление в своей жизни змора принял нотацию со свойственным ему смирением. Особых проблем у него с дефицитом крови с момента переезда в Варшаву не случалось. Под видом корма для приходского сторожевого пса органист навострился покупать свежезамороженную говяжью кровь в брикетах и сразу набил ими свой маленький старый холодильник, стоявший в углу на полу занимаемой им комнатушки, где с учетом расположения в ней кровати, старого покосившегося шкафа и небольшого столика со стулом, уже было не развернуться. Так что о холодильник Анджей стабильно запинался, всуе вспоминая всех святых, за что очень переживал и, каждый раз стесняясь собственной невоздержанности, каялся об этом на исповеди. Возясь на карачках возле покосившейся скамьи и пытаясь выровнять поехавшие крепления, органист неторопливо мыслил о насущном. Например, о том, что сегодня зверски холодно и пасмурно для мая, поэтому начнет темнеть раньше обычного. Вероятно, часам к восьми вечера начнутся неизбежные преобразования, которые, скорее всего, совпадут с окончанием богослужения в честь Девы Марии. Хорошо хоть месса к тому времени уже закончится, если только отца Тобиаша снова не занесет на проповеди в могучую риторику. Впрочем, говорил он всегда проникновенно и задушевно. Сегодня на утренних хвалах так хорошо вышло про житие святых апостолов Филиппа и Иакова, что хоть сейчас иди и вступай в монашествующие. Змору в этом деле останавливало только одно: собственно, что он - змора. Отвлекшись на нехитрые думы, Анджей звезданул себе молотком по пальцу. Несильно и все же неприятно. Меланхолично дуя на пострадавшую конечность, опухшую в результате контакта с противопоказанным ему железом, он вспомнил, что сегодня трапеза должна пройти в усеченном составе – у отца Яцека вечером по средам проходят отдельные занятия для группы прихожан. Что-то там о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной на основе Теологии тела святейшего папы Иоанна Павла II. Пришло на ум подобное неслучайно. Кажется, отец Яцек упоминал, что кто-то из группы вызвался помогать костелу, и помощь была бы кстати, пока органист не поотбивал себе все пальцы. Яновского давно преследовал страх о том, как быть, если он по каким-либо причинам не сможет играть. Что придет следом? Исключение из ораторианцев и изгнание? Что делать в том мире - за пределом надежных храмовых стен, привычного тяжелого запаха ладана и ставших частью его самого утробных звуков органа? Он жил достаточно долго, чтобы знать о реальном положении дел в мире. Ему в отличие от множества его собратьев и сестер удалось угадать верное направление, спасшее и защитившее его на долгие годы, но риск остаться без покровительства присутствовал всегда. С другой стороны, не страхом единым. Вера давно стала частью его жизни, а служение - привычным и любимым делом. Переведя дух и оценив состояние опухшего пальца, змора, вздохнув, полез под скамейку посмотреть – не надо ли где там чего простучать? Неплохо бы сегодня еще слазить на колокольню. Там уборка требовалась почти всегда: вездесущие голуби успевали за неделю отметиться всем, чем наградила их природа. За колокола обычно отвечал отец Петр, но он, будучи экономом общины, сегодня корпел над бумагами, и Анджей подумал, что ничего дурного не будет, ежели он подстрахует кармелита.

Отредактировано Infernus (23.09.2018 17:22:41)

Лежа на спине, Анджей щупал крепления, проверяя, насколько туго они затянуты и думал о том, как бы сегодня сыграть мессу иначе, более экспрессивно. Все-таки дни, посвященные Деве Марии, вызывали у него особенный отклик. Когда он смотрел в печальные карие глаза Ее статуй, у него сжималось сердце. Возможно, поэтому он избегал общества прихожанок. В них было слишком много мирского, земного, суетного, что пугало и отталкивало ораторианца. Вероятно, они обижались на подобное пренебрежение, но с его стороны это хотя бы было честно. Попытки флирта, которыми постоянно преследовали несчастного змору от прихода к приходу, порядком утомили его. Что бы сказали все эти красавицы, узнав, как выглядит объект их внимания ночами? Скорее всего, ничего хорошего. Лишь Богоматерь любила его таким, каким он был, без оговорок и вопросов. Она знала его целиком, его мечты, его ошибки, его страхи. Мог ли Анджей доверять кому-либо еще также, как Ей? Мог ли любить кого-то еще столь же трепетно? Думать о Ней Яновский мог часами, и, наверное, он так бы и провалялся на земле до самого вечера, если бы не внезапно раздавшийся откуда-то сверху голос. От неожиданности змора треснулся лбом о скамью и поторопился выбраться из-под нее, походя посадив себе еще одну шишку, так как спешка никогда не приводила ни к чему хорошему. Вскочив на ноги, он ошарашено посмотрел на стоявшую перед ним миловидную брюнетку. Все случилось настолько неожиданно, что Анджей не мог понять, как ему реагировать и что сказать. Он никогда ее раньше не видел. Впрочем, если быть честным, он не видел и одной четверти парафии, поднимаясь на балкон к своему инструменту до начала службы и спускаясь значительно позже после ее окончания, когда в храме никого уже не оставалось. Следить за органом необходимо было ежедневно, равно, как настраивать и чистить его, а уж о том, с какой любовью ораторианец относился к своему любимцу, можно было сочинять оду. Тщательность, с которой он следил за основным «голосом» мессы, иногда приводила к тому, что змора опаздывал к трапезе, получая нагоняй от отца Тобиаша. Возвращаясь к девушке, одно Яновский мог сказать точно: она была постоянной прихожанкой. Там, где не могли помочь глаза, выручал слух. Никого не видя, органист прекрасно слышал всех и каждого, кто пел на службе, и этот ангельский голос стал выделять с первых дней своего пребывания в костеле. Иногда он пытался себе представить, как должна выглядеть его обладательница, но, учитывая скудость знаний в вопросах женской красоты, особого разнообразия вариантов у него не выходило, и вот теперь она, улыбаясь, стоит прямо перед ним. Лихорадочно пытаясь сообразить, что сказать, Анджей, принялся нервно вытирать руки о толстовку.
- Нет… в смысле, да, то есть не особо, - окончательно сконфузившись под взглядом девушки, выдавил змора. – Простите, я хотел сказать, что да, это я, - бледные скулы Яновского стали розового цвета. Ораторианец безуспешно пытался справиться с волнением. – В смысле, что ваш новый органист. То есть я  - это он. То есть органист, - окончательно запутавшись в приветственном спиче, змора протянул руку для пожатия. - Пан Анджей Яновский, - и случайно выронил молоток, чуть не попав им себе по ноге. – Простите, - спешно нагнувшись, он поднял инструмент, окончательно приобретая цвет лица, которому бы позавидовали сваренные вкрутую раки. – Я знаю Вас, - поторопился исправить неловкость Анджей, не переставая с печальной покорностью ощущать, что несет чушь. – То есть не совсем Вас. И не совсем знаю. То есть я слышал, как Вы поете. На мессе. Очень красиво. Вы всегда красиво поете. Я узнал Ваш голос. Сегодня на утренних хвалах почти никого не было. Но Вы были, - он замялся, принявшись сосредоточенно разглядывать сухие листья, валявшиеся под ногами. У нее такие черные глаза. Как беззвездная ночь. Как чернила. Как крылья воронов, что обитают на старых кладбищах. – Простите, если напугал Вас. Нужно было починить скамейки. А что Вы здесь делаете? – задав вопрос, ораторианец сам же испугался собственной храбрости и спешно добавил. – Простите, это не мое дело. Я могу Вам чем-нибудь помочь? – зморе казалось, что бешеный стук его сердца сейчас слышно даже в Кракове. Он, пересилив  одолевшую робость, все же поднял на нее взгляд. Анджей мучительно чувствовал собственную нескладность и неловкость, которые усилились стократно рядом с незнакомкой, солировавшей сегодня на «Aurora Caelum Purpura» настолько совершенно, что органист, заслушавшись, едва не заплутал в клавишах, чего с ним давно не случалось.

Когда девушка назвала свое имя, у Анджея душа упорхнула в рай и, кажется, даже выше. Как нежно оно звучало! Как мягко отзывалось в сердце, которое теперь совершенно размякло от придавивших его чувств! Ему хотелось повторять его вслух, снова и снова, на разные лады, но был риск прослыть не совсем от мира сего, и подобное удовольствие следовало оставить до того момента, когда он останется один на один со своим оргАном. В его глазах ясноглазая пани уже обросла белоснежными крыльями и заняла достойное место среди ангельских чинов на облаке. Едва удержавшись от того, дабы не опуститься перед нею на колени, змора с трепетом ощутил, что и прекрасная собеседница не спешит разжать их рукопожатие. Столько лет он запрещал себе даже помыслить вновь испытывать сердечную привязанность, всегда завершавшуюся болезненной необходимостью отказывать себе в маленьких радостях жизни, и теперь польская столица не оставила ему никаких шансов. Красавица в коричневой куртке продолжала говорить, но Яновский едва успевал осознавать ее слова, кое-как пробивавшиеся сквозь пелену, охватившую его голову. Ораторианец теперь просто смотрел на нее, не имея сил отвести взгляд, и спохватился лишь, когда собеседница, засмущавшись, поспешила убрать руку. Испугавшись собственной наглости, Анджей немедленно отпустил ее, коря себя за неподобающее легкомыслие.
- Простите меня, - немедленно чистосердечно извинился органист за все, чем случайно мог расстроить девушку. – Мне приятно, что вы… что вам… нравится, как я играю. Инструмент и месса отцов-кармелитов еще не совсем мне знакомы, но через неделю обещаю все выучить вполне. И я, честное слово, не думаю о вас, как о… сумасшедшей, - поторопился заверить пани Камилу Яновский. – Эти птицы воистину доставляют много неудобств, но они тоже - Божии твари, и не ведают, что творят. Так что ничего страшного…  Благодарю вас от души за приветствие. Здесь очень отзывчивая парафия. Все помогают друг другу. Очень душевно. Надеюсь, мой скромный вклад провидением Девы Марии тоже будет небесполезным. Да, я со скамейками уже закончил, - оглянувшись на последнюю, которую он приводил в порядок, ораторианец следом посмотрел на высившуюся над зданием костёла башню. – Теперь нужно убраться на колокольне. И… и не переживайте за палец, просто попал по нему молотком. Все пройдет, ничего страшного, - змора внутри Анджея сжалась в испуганный комок. В холодильнике у него из замороженных продуктов хранились только брикеты с говяжьей кровью, и это последнее, что бы он хотел продемонстрировать очаровательной брюнетке. – Боюсь, что там слишком высоко для Вас, пани Камила, - он все же не решался фамильярно называть новую знакомую по сокращенному имени. - Поэтому лучше будет, если Вы спросите о поручениях у сестры Эльжбеты. Она здесь так хорошо все знает и подскажет, где вам лучше всего помочь храму, - Яновский пытался быть честным с самим собой. Тащить девушку на колокольню, где двоим будет весьма тяжко разойтись – слишком опасно. Угрожать ее жизни ради эгоистичного желания побыть рядом было бы чересчур для него. Зато оттуда сверху можно будет тайком понаблюдать, как пани Камила убирается в саду. Наверное, ничего хорошего в подобном поведении нет, иначе с чего бы его так и кидало в жар об одной мысли об этом? Но понять, какую из заповедей он тем самым нарушает, пока ему ума не хватало. Ни о чем дурном змора не мыслил, и просто любоваться созданной Господом Богом красотой – верно, не есть смертный грех? Нужно будет спросить на сей счет на исповеди у отца Тобиаша. Уж он-то разрешит все сомнения. Все-таки находиться здесь в Варшаве гораздо тяжелее, нежели в ораторианском закрытом обществе где-нибудь вдали от любой суеты. Там ты свободен от искушения, и дьявол не распрострет свои хищные крылья у тебя за спиной, а здесь часто приходилось бороться с внешними обстоятельствами до того интенсивно, что это начинало походить на сражение с самим собой. Последние годы его не волновало ничего, кроме молитвы и музыки, а теперь в голове бродят некие смутные желания, не обросшие плотью, и оттого более пугающие. Он иногда напоминал себе страуса, зарывшегося головой в песок, но выбора у него не было.
- Простите, мне нужно идти. С Богом, пани Камила, - робко кивнув головой, Анджей, прижав к груди молоток, как священную реликвию, призванную защитить его от любых сомнений, и, повесив длинный нос, спешно зашагал в сторону к заднему входу в церковь, откуда отдельная лестница вела на колокольню. Еще утром ему казалось, будто ничто не выбьет его из колеи, и Господь наказал его за гордыню.

В очередной раз Анджей просчитался относительно новой знакомой. Логика взаимоотношений никогда не была его сильной стороной. Он компенсировал ее пытливым умом и начитанностью – по прозаической причине скудости развлечений, доступных при его образе жизни. Обычно его быстро оставляли в покоя, видя стеснение, с которым органист безуспешно пытается справиться, но в случае с пани Камилой случилось ровным счетом наоборот. Вначале, услыхав ее голос, змора ожидал получить упреки или недоумение относительно столь стремительного завершения беседы, и, разумеется, он никоим образом не ожидал подобной прыти от девушки, вдруг перехватившей инициативу и принявшей решение за них обоих. Доводы миловидной прихожанки были убийственно убедительны: от молотка в деле уборки было действительно мало толку. Яновский сам не понял, с чего вдруг он вцепился в инструмент мертвой хваткой и понес его на колокольню. Видимо, страх обуял его настолько сурово, что на это время голова отказалась соображать совершенно. Менее всего на свете ему желалось обидеть темноглазую красавицу, но в попытках выбрать наилучший вариант развития событий, он, похоже, в очередной раз оконфузился, и сделал все не как следует. Как теперь быть – ораторианец ведать не ведал. Ни в одной из книг обоих Заветов ответов по данному поводу и близко не содержалось.
- Пани, простите… Я ни в коем разе не хотел… не имел в виду… не думал, будто вы будете прыгать… или что вы… ваш вес… то есть…, - грохот ведра за спиной заставил органиста вздрогнуть и остановиться, все также прижимая к груди заветный молоток, и проследить взглядом, как мимо него проходит рассерженная дама. Застигнутый волком заяц не испытывал такого душевного волнения, какое сейчас накрыло змору. Он мечтал провалиться прямо сейчас в самую преисподнюю, лишь бы снова не опозориться перед одной из самых красивых женщин, которых он видел в своей скупой на подобные картины жизни. По тону голоса пани Камилы Анджей понял, что его простили, и, подхватив ведро, поспешил заверить:
- Если хотите, то можете кусать, - после чего, выпалив фразу, Яновский осознал ее неуместную игривость и, смешавшись, немедленно умолк. Хорошо хоть брюнетка умчалась вперед и можно на время перевести дух. Благо, она догадалась оставить дверь открытой. Змора подтащил ведро к лестнице, извлек из-за нее, стоявшую в углу садовую метлу, сунув ее под мышку, и пакеты с мусором. После чего поднялся следом за новой знакомой, усердно убеждая себя не шугаться от каждого ее жеста и стараться сохранять спокойствие. Пани к тому времени уже активно обживалась на площадке. Заметив ее расстегнутую куртку, ораторианец самым решительным образом расположился на конце, ровно противоположном девушке, так чтобы между ними как раз находился главный колокол костёла. Поставив емкость с водой на пол, так чтобы она никому не мешала под ногами, органист принялся усердно выметать углы, с ужасом думая, что он занимает собой почти всю территорию. Каждый раз, когда Анджей переживал, ему начинало казаться, что он гораздо выше и длиннее, нежели есть на самом деле в его человеческом обличье, а так как самым главным желанием Яновского всегда оставалась возможность быть незаметным для окружающих, то собственный рост всегда причинял ему особенные муки. В такие минуты змора мечтал обратиться в мышь и сидеть где-нибудь в пыльном углу храма. Но, уважая дар божественной мудрости, наделивший его подобной внешностью, он стоически сносил все, связанные с нею неудобства. Дабы не думать не только о самом себе, но и о пани Камиле, пришлось про себя начать читать лоретанскую литанию Божией Матери. От жутчайшего напряжения латинские склонения склонялись, как хотели, отчего несчастный католик испытывал лютые страдания, боясь, что Милостивая Дева Мария наказывает его за Ей одной известные грехи.
- Вас не сильно стеснит, если я буду вслух молиться?  - наконец, робко подал голос органист, стыдясь собственной безалаберности в столь вроде бы привычном для него духовном деле. – Простите меня, никак не могу сосредоточиться на почитании Пресвятой Госпожи. Только не подумайте, будто я смею допускать пренебрежение к Ней, - снова поторопился поправить себя Анджей, не попадая метлой по нанесенному ветром мусору, в очередной раз чувствуя, как неуклюже ему дается складывание слов. Повезло тем, кто может с легкостью говорить с незнакомыми людьми на разные темы, умея поддержать беседу. Его убогий запас достоинств подобной роскошью не отличался. – Наверное, все из-за переезда.

Анджей не ожидал подобного духовного энтузиазма и сначала даже воодушевился. Чтением молитв можно убить сразу двух зайцев: и почтить Деву Марию, и послушать ангельский голос пани, который привнес в размеренную жизнь пана Яновского множество новых, насыщенных оттенков, доселе известных ему лишь по чужим рассказам, поэтому сразу определиться со своими чувствами змора не сумел. Пока все, что он понимал – ему хочется, дабы прекрасная, как королевна из легенд, Камила была где-нибудь поблизости, и у него выпадал шанс полюбоваться ею хоть пару минут. Теперь все мессы будут делиться на украшенные ее пением празднества и блеклые, бесцветные богослужения, лишенные ее присутствия. Но тут же, как почти всегда бывало с ораторианцем, он испугался. Не слишком ли много мыслей посвящено темноглазой красавице? Не переходит ли он рамки, после которых, как велит Господь в Евангелии, следует вырвать себе глаз и отрубить руку, дабы случайно не оказаться среди паствы отца лжи? Учитывая полное дилетантство органиста в столь щекотливом вопросе, ответов у него не нашлось. А ежели Богоматери, наоборот, подобное совместное молитвословие будет не угодно? Ранее в бытность молодости зморы в храмах проводили строгое разграничение, и совместное нахождение рядом лиц разного полу было недопустимо. Сейчас после Второго Ватиканского Собора религия получила значительные послабления, которыми современное общество порой злоупотребляет, но Анджей помнил те времена жесткой, а, порой и жестокой, догматичности каждого шага благочестивого католика, отчего зачастую был к себе требователен гораздо более, нежели уже того требовали церковные установления. Вероятно, патологический страх преодолеть условности, заложенные ему в голову столь давно и прошедшие закваску временем, становился причиной, мешавшей зморе приобщиться к живой коммуникации 21 века.
- Лоретанскую литанию, если Вы не против, - поспешил ответить на вопрос Яновский, опасаясь, как бы его мучительные раздумья не были поняты превратно, в то время как превратно оказался понят совсем иной жест. Ораторианец привык извиняться за все, что делал, включая за собственное существования, никогда не забывая о том, что он должен Святому Престолу и жизнь, и крышу над головой, и возможность заниматься любимым делом. Но об этом, увы, в курсе были немногие, и, следовательно, о нем часто составлялось неверное мнение, в котором органист никого не разубеждал, с христианским смирением принимая ярлык странного недоразумения, где бы ему ни приходилось оказаться.  В момент печальных раздумий о том, как так получилось, что он расстроил девушку там, где пытался быть наиболее предупредительным, пани Камила опустилась вниз рядом с ведром и сверкнула на него таким взглядом, что Анджей моментально ощутил всю полноту мук искушаемых дьяволом святых. Борьбу со своим резко взыгравшим либидо после слов об укусе пришлось дополнить укрощением начавшего пробуждаться ночного зверя, вспомнившего, как давно он не пил свежей крови, а при мысли, какого вкуса она должна быть у молодой, хорошенькой женщины змора ощутил, как зубы принялись удлиняться, не дожидаясь наступления сумерек. Побледнев от ужаса, Анджей опустил голову так, чтобы перед глазами видны были только кучи мусора, которые до сих пор его небрежением мало походили на таковые. С подобным отношением к работе нагоняй от отца Тобиаша – дело исключительно непродолжительного времени. Моментально озаботившись своими обязанностями, ораторианец принялся сгребать весь хлам в принесенные для него мешки, как его снова окликнули с той «стороны» колокола. Яновский вздрогнул от неожиданности и отчаяния – никакую литанию у него выговорить сейчас не получится, тем более, если он будет постоянно слышать соблазняющий его голос. Нужно проявить силу воли и попросить ее уйти, иначе ничем хорошим это не закончится. Перекрестившись, органист направился к пани Камиле, которая была увлечена уборкой, и за ней слегка забыла о мерах безопасности. Змора едва успел открыть рот для предупреждения, как вовремя заметил, что рука девушки, которой она держалась за стену начала сползать. Не дав себе более времени колебаться, Анджей в то самое время, как едва не стало поздно, успел обхватить девушку за талию, и рывком выдернуть назад. Длинный нос ораторианца утоп в темно-смолянистых волосах девушки, по причине того, что он уперся ей в затылок. Его пальцы крепко вцепились в ее талию, и теперь бежать было некуда. Пора признаться себе, что борьба проиграна, и пани Камила, сама того не ведая, в ней победила.

Теперь Анджею начало казаться, словно это он упал с колокольни, и прежнего пана Яновского размазало всмятку, а вместо него появился некто новый, с совершенно иными и несколько крамольными мыслями по поводу будущей жизни. Ранее он не мог себя представить вне церковного бытия, и потому несказанно удивился, когда сердце заговорило с ним о возможности вернуться в мир. Промчалось столько столетий, что их не вычеркнешь просто так, развернув течение реки вспять. Влюбляться органисту приходилось и ранее, все же он не был затворником и побывал во многих местах, поэтому покаяться на исповеди ему порой было в чем, но вот последние годы прошли как раз в тиши да спокойствии в стенах гостынского монастыря, и за это время змора привык к ограничениям и распорядку, налагаемым обществом на его членов. Именно сейчас вся наработанная духовная практика рушилась на глазах. Молитвы не шли не то, что в голову, но и тем паче на язык. Органисту казалось – открой он рот, и оттуда вместо Лоретанской литании понесется сбивчивая, напыщенная ода пани Камилле, чего никак допустить нельзя. Думается, святому покровителю ораторианцев с его насмешливым нравом подобная ситуация пришлась бы по вкусу, хотя непосредственно самому кровопийце ничего забавного здесь не виделось. Он обнимал девушку, с тихим ужасом понимая, что не может заставить себя разжать пальцы. Запах ее волос сшибал с ног крепче, чем стопка водки трезвенника. Пытаясь сделать доброе дело, Анджей вляпался в липкую паутину страстей, от коих столь усердно и весьма успешно бежал все это время. Будь на месте обладательницы ангельского голоса более эмансипированная дама, то, вероятно, она бы уже успела возмутиться тем похабничеством, которое себе дозволяет ораторианец, распуская руки. Именно подобного сигнала ждал Яновский, дабы, воззвав к стыду и совести, побороть не самые благочестивые желания, мертвой хваткой вцепившиеся в него своими похотливыми когтями. К пущим страданиям несчастного пани Камила нисколько не спешила избавиться от объятий спасителя, и он в отчаянии взывал про себя к святому Филиппу Нери, моля об избавлении его от искушения столь великой силы, что сопротивляться оному он никак не мог. Взыгравший голод тоже не добавлял радости зморе, чьи зубы, едва не перешедшие в стадию полной деформации, оказались преступно рядом с теплой девичьей шеей, пронизанной сосудами, по коим плескалась горячая, сочная, живая кровь. Органист боялся пошевелиться, чтобы не спровоцировать собственного зверя на совершение необдуманных действий, в то время как мозг в приступе лихорадочной агонии искал варианты выхода из положения без усугубления ситуации. Сделать вид, словно ничего не произошло? Спросить ее все ли в порядке? Или молча ждать, когда Небеса вмешаются и помогут? Пока Анджей метался между крайностями, надеясь предугадать последствия каждой, девушка совершила первый шаг. Ее ладони коснулись рук зморы, отчего он немедленно пришел в себя и, выпустив пани, отступил назад, едва не врезавшись спиной в колокол. Не сумев разгадать ее жест, Яновский предпочел осторожность дерзости и не стал брать на себя ответственность за слишком стремительно разворачивающиеся события. Что прекрасная Камила хотела этим сказать? Пыталась ли она высвободиться или, наоборот, желала чего-то большего, из-за чего самого ораторианца кидало то в жар, то в холод? Все же нельзя позволить влечению управлять собой. Потеря контроля в его положении катастрофически критична.
- Простите, Вам лучше спуститься вниз, - голос органиста прозвучал тихо, но вполне себе твердо, подразумевая, что споры будут здесь бесполезны. – Я говорил, что здесь тесно для двоих. Вы сейчас едва не разбились. Было бы неразумно позволить Вам и дальше так беспечно рисковать жизнью. Ведро с водой оставьте здесь. Она все равно уже грязная, я уберу его. Займитесь садом. Чистую воду можете взять у сестры Эльжбеты, - Анджей вернулся на противоположную сторону, вновь спрятавшись за колокол, и, взяв в руки метлу, продолжил гораздо мягче, испугавшись собственного менторского тона. – Прошу Вас, поймите меня правильно, я не прогоняю вас из чувства гнева. Просто в следующий раз рядом никого может не оказаться. Нельзя совершать непоправимые ошибки, пани Камила. Их лучше избегать и учиться, глядя на них со стороны, - едва слышно выдохнув от того, что все наконец разрешилось, девушка спасена, и между ними вновь установлена дистанция, Яновский занялся подметанием мусора. С такими происшествиями уборка затянется до вечерней мессы.

Больше всего Анджей боялся за реакцию пани Камилы на его слова. Если она примется ему возражать, доказывая, что произошедшее – всего лишь нелепая случайность, и никаких причин покидать колокольню у нее нет, у органиста может не хватить духу найти толковые аргументы для обоснования своей позиции. Яновский, в принципе, не был силен в риторике, особенно в противостоянии с девушкой, от коей у него перехватывает дыхание. Еще большей жути добавлял страх по поводу того, что очаровательный ангел может обидеться на его сухой тон. «Как быть? Что делать? Чего она ждет?», - в ужасе думал ораторианец, стараясь не смотреть на красавицу, наблюдавшую за ним на расстоянии в пару шагов. Внезапно для зморы слова упрека в его адрес не прозвучали. Оказывается, пани не только слишком прелестна, но еще и похвально благоразумна. Анджей, страдая от самого факта невозможности снова коснуться ее тела, поднял глаза на Камилу. Не веря своему счастью, он услышал, помимо благодарности, информацию, кояя была равна по степени радости для Яновского примерно, как если бы ему вручили бессрочный пропуск в Эдем. Теперь он знает, где искать ее, если… «Если что, например?», - задал сам себе вопрос органист и едва смог признаться. – «Если мне нужно будет увидеть ее. Так будет честно. Лгать нельзя, ложь – это прямая дорога в ад». Профессия девушки не могла не заставить его ликовать. До последнего, помимо прочего, ораторианец боялся, что такая необыкновенная панна непременно происходит из приличной семьи, и тогда в его положении нищего полумирянина нет никакого смысла даже мечтать о возможности встречаться с ней чаще. Тем паче ее почтенной фамилии подобное могло бы не понравиться, а теперь получалось – они были хоть в общественном статусе практически равны, и негодования со стороны родственников, наверное, ожидать не стоит. Договорив и попросив прощения, пани Камила ушла, и едва на лестнице стих звук ее шагов, только тогда  ошарашенный приглашением Яновский пришел в себя, чувствуя, что снова все проспал.
- Не за что, - тихо бросил он вслед. – Вам спасибо.  За все, что было сегодня, - тоска охватила органиста. Пропало всякое желание чем-либо заниматься, и тут он едва не подпрыгнул, как ужаленный. Отсюда же все видно, и если она еще не ушла, то… Органист ринулся к каменным подпоркам колокольни и глянул вниз: девушка действительно оказалась там. Она стояла, потерянная и расстроенная, сжимая виски. «Это я виноват. Это я…», - схватившись за голову, змора сполз на пол. Метла упала ему на колени. - «Простите меня, простите меня, панна. Я все исправлю, Вы не будете сердиться на меня». Табун вариантов, как поступить, носился в мозгу, и ни один из них не походил на адекватный. Сложно желать понравиться столь милой барышне, прекрасно зная, что с восходом луны ты становишься уродливым чудовищем. Пускай с теми же мыслями и чувствами, но кто будет говорить о любви с тем, на кого смотреть-то неприятно? Патовая ситуация. Нельзя позволить начаться заведомой трагедии, и в то же время было бы грешно проявить неуважение к желанию Камилы отблагодарить его за спасение. Последнее, что хотелось Анджею, это выглядеть в ее глазах равнодушным снобом, брезгающим обществом официанток. «Она будет ждать. Мне нужно… как-нибудь завтра выбраться туда. Утром, после мессы. Где это – площадь Спасителя? Отец Тобиаш должен знать», - органист попытался вспомнить, приходилось ли ему уже слышать об этом месте, и ничего похоже на ум не пришло. «Что я ей скажу? Напроситься на кофе было бы бестактно, если она сама не вспомнит о нем. Милосердная Мать, помоги мне идти прямыми стезями, помоги вернуть ей улыбку, помоги решить все так, как желает Твой Божественный Сын». Сидеть и страдать всегда легче, нежели чем заставить себя исполнять обязанности в минуты душевного упадка, но благодаря строжайшему надзору совести змора заставил себя подняться и заняться мусором, иначе сложно будет объяснить настоятелю, чем таким важным озадачил себя его подопечный, что не изволил исполнить данное ему поручение. Когда с наведением порядка на колокольне было покончено, ораторианец стащил ведро, мешки и метлу вниз с затаенной надеждой увидеться с пани Камилой в саду, но, увы, ее там не оказалось. Зато сестра Эльжбета, видимо, заметившая, как пара поднималась вдвоем наверх, бросала на несчастного органиста столь осуждающие взгляды, что Анджей едва сам не уверовал, будто занимался с девушкой чем-нибудь непотребным. Сконфуженный, он поспешил переключиться на прочие храмовые дела, и до самой мессы оказался занят настолько, что даже долбившаяся в голове мысль: «Завтра нужно увидеть ее!», никак не повредила итоговым результатам.