Крис не собирался надираться настолько критично. Он вообще не собирался столько пить, помня о назначенной клиентом дате встречи. Учитывая адрес проведения вечеринки и ее состав, представителям похоронного бюро надо было не ударить в грязь лицом. И буквально за неделю до означенного события бретонец держался молодцом. В те катастрофически тяжелые дни вынужденного пребывания в трезвом уме и светлой памяти он занимался восполнением своих образовательных пробелов, прилежно садясь за письменный стол с тетрадью и оставленными дома учебниками Шерил. Белые листы были убористо исписаны крупным корявым почерком, и случайно взглянувшему на них стороннему зрителю не сразу удалось бы разобрать эти каракули. Впрочем, такая ситуация была практически исключена. Даже находясь в категоричном одиночестве, Крис нервно и остро вслушивался в окружающую его обстановку, боясь, как бы его не застали за столь нелепым для его возраста занятием. Одновременно, и стыдясь собственной малограмотности, и осознавая невозможность при такой должности заняться изучением школьной программы официально, он вынужден был балансировать между необходимостью скрывать свой минимальный багаж знаний и попытками отхватить от этого монументального гранита хотя бы крошки. Некоторые прописные истины давались непросто, и их постижение занимало не один день мучительного ерзания на стуле, к счастью для домашнего трико, за последние годы их целостность была сохранена почти в неприкосновенности: Крис стал пить больше, и учебники с аккуратно вложенными в них закладками пылились без дела. Вынужденную неделю перерыва надо чем-то заполнить, и первоначально он решил заставить себя продолжить прерванный было домашний курс постижения прошедших мимо него истин, чтобы сохранить голову и печень для встречи с золотыми сливками эдинбургского общества. Сначала бретонцу удавалось отвлекаться на повседневные нужды довольно легко для такого запойного алкоголика, но срыв наступил моментально, после того, как в очередной раз подсознание коснулось его измотанной души, словно скальпелем вскрывая старые шрамы. Ему приснилась Мишель. Она оказалась рядом настолько ярко, настолько живо, что не поверить в реальность происходящего было почти невозможно. Дэвер ощутил знакомый цветочный запах, исходящий от ее волос, и то до спазма в горле волнующее чувство присутствия единственной занимающей его жизнь целиком и полностью женщины, которое не требует зрения, чтобы ее видеть – даже сквозь закрытые веки Крису представлялся плавный силуэт округлых плеч, по которым раньше его руки скользили с такой небрежностью, что он до сих пор не мог простить себе упущенную возможность заставить пальцы навсегда запомнить каждый миллиметр невыразимого бархата медового цвета. Микки склонилась над ним, еще чуть-чуть и волна блестящих, отливающих на солнце лаковым блеском локонов начнет щекотать ему нос. Она подняла руку, чтобы знакомым движением откинуть их на спину, и Дэвер, не выдержав больше этой пытки воспоминанием, хватает ее за запястье, тонкое, гибкое, моментально теряющееся в его широкой лапе, тут же проснувшись в надежде, что все пригрезившееся – не плод измученного воображения, а свершившееся чудо, ожидаемое им годами, но ладонь, до боли сжавшись в кулак, поймала лишь душный воздух пустого дома. Обручальное кольцо звеньем незримой цепи блеснуло в полумраке комнаты. Крис моментально поднялся, пытаясь проморгаться и все еще надеясь на реальность столь живого видения. Но гробовая тишина, царившая вокруг него, вбила последний гвоздь в гроб бледной, еле дышащей надежды. Анку, обхватив голову руками, некоторое время неподвижно сидел на диване, и по мере того, как ушедший в небытие сон с настойчивой яркостью проступал перед его глазами, находиться на одном месте стало просто невыносимо. Внутри все полыхало от начавшего разгораться пламени тоски, которое, будто огонь на заваленной сухостоем прогалине, стремительно заполняло собой все его существо. Жизнь обернулась до отвращения уродливой тенью, изогнувшейся в насмешливом припадке издевательского смеха, так что самоубийство стало казаться единственным спасением от ее визгливого гоготания, раздирающего сознание в кровавые лохмотья. Оставаться на месте становилось попросту опасно для скатывавшегося в безумие рассудка. Крис, натыкаясь во тьме на все углы и переворачивая мебель, рванул на кухню. Бившееся в виске мучительное «За что?!» сменилось выжженными тавром в памяти числами. Годовщина их встречи. Годовщина события, одновременно и сломавшего ему жизнь, и наполнившего ее смыслом. Годы стремительно отмотали страницы прошлого назад, вернув бретонца в тот по-летнему теплый день, и его снова обступили кладбищенские кресты, темная зелень заросших кустарников у старых, обветшавших склепов, и ожидание, раскаленной сталью капая в кровь, стиснуло сердце в ложной надежде снова услышать голос маленькой Шерил. Схватившись одной рукой за холодильник, анку прижал вторую к груди. Его кинуло в почти лихорадочный жар: где-то там за ребрами отчаянно, с колющей болью бился измученный ком плоти, стараясь удержать от неверного шага готовое сдаться тело. Рывком открыв дверцу, Дэвер схватил первую попавшуюся ему бутылку алкоголя и, свернув ей крышку, принялся, подавляя спазмы в горле, хлестать ледяную жидкость, моментально ошпарившую внутренности. Водка – тяжелое лекарство: зализывая душу, она же ее и травит. Вытащив наугад штук шесть разнообразных спиртосодержащих емкостей, Крис вернулся на диван и, поставив стратегический запас на пол, принялся методично, по очереди раскупоривая бутылки, пить, заставляя себя тупеть, доходя до состояния беспредельной апатии, за которой уже наступала эмоциональная кома. Часы пошли за часами. Он перестал понимать - день сегодня или ночь, и есть ли вообще хоть кто-то живой за пределами четырех стен давно заснувшего мертвым сном дома. Мир сузился до размеров каменного кокона, заполнившись до верха запахом водки, текилы и, кажется, коньяка. Впрочем, мозг уже перестал понимать и анализировать происходящее. Кажется, наступил третий день запоя, когда вливать в себя алкоголь пришлось уже насильно, потому как даже его привычный к таким возлияниям желудок взмолился о пощаде, но бретонец знал, что это ловушка: как только ты дашь слабину и позволишь себе сделать перерыв, вернутся мысли, от которых до петли ровно один шаг на табурет. Маршрут передвижения Дэвера по первому этажу жилища обрел черты Бермудского треугольника, выбраться из которого было непросто: диван, заставленный бутылками, холодильник и ванная комната, где время от времени подставляя под холодную струю воды голову Крис, чувствуя, как она с силой бьет, словно обухом по затылку, заставлял оцепеневшую кровь пробуждаться. Но перерыв все-таки сделать пришлось – и даже не из-за непроходящей тошноты, заставлявший подскакивать нутро к самой глотке, а потому что сквозь одурманивающую пелену опьянения прорвалось желание курить, впившееся нервную систему стальными когтями и перехватившее инициативу в свою пропахшие никотином руки. Чудом, хоть и не с первого раза, встав, Дэвер наступил на одну из валявшихся бутылок. Стекло лопнуло, хрустнув под ногой подмерзшим снегом. Оставляя с каждым шагом пятна крови на полу и цепляясь за мебель, бретонец добрел до холла, где на столике лежали неизменная «зиппо» и початая пачка красного «Мальборо». Опираясь спиной о стену, он закурил, прикрыв глаза. Сказать, что ему было херово, значило чрезмерно приукрасить состояние анку, но прекращать пить он не собирался, опасаясь новой встречи с собственными демонами. Страхи предвестника легко пересчитывались пальцами одной руки, и первым среди них значилась невозможность противостоять тоске по утраченной семье. Сквозь густой, непролазный туман тяжелого похмелья прорвался звонок. Крис не сразу сообразил, что это за звук, приняв его за очередной гул в голове. Но табак и покалывающая боль слегка прояснили голову. Отдернув штору на ближайшем окне, Дэвер увидел, как у изгороди томится Марти. Видимо, нужно что-то срочно подписать, не иначе. Убитая водкой память даже не шевельнулась напомнить о грядущей встрече, и бретонец, превозмогая утраченное равновесие, кое-как доплелся до двери, нажав кнопку пропуска и открывая замок, после чего, оставив непотушенную сигарету на столике, все также отпечатывая за собой багровую дорожку, побрел в соседнюю с холлом гостиную, где обхватив подрагивающими руками графин с водой, принялся, фыркая, хлебать спасительную влагу. Марти уже зашел в дом и, кажется, обратился к нему, но в ушах у Криса стоял такой лютый звон, что он попросту ничего не услышал, продолжая опустошать графин, чтобы пробить образовавшиеся в гортани до самого кадыка россыпи песчаных барханов. Оторвался он от него, едва услышал шаги позади себя, на которые и обернулся, чуть прищурив опухшие красные глаза.